Тема: предикатное и эйдетическое мышление, понимание эйдоса в истории философии, здоровье и болезнь
Источник: Von Weizsäcker C.F. Major Texts in Philosophy,. — Springer, 2014. — 187 p.
Автор: Von Weizsäcker C.F. (Edited by Michael Drieschner)
.
Проповедь:
Редкое явление, когда человек, чтобы понять философию становится профессиональным физиком. Работал под началом знаменитого Гейзенберга, что само за себя говорит. Вот что пишет об этом Вайцзекер:
«Когда на последнем курсе «гимназии» я обнаружил, что больше всего меня привлекает философия, у меня возникло искушение заняться ею. Он [Гейзенберг] посоветовал мне, что для того, чтобы практиковать философию, актуальную для двадцатого века, нужно знать физику, что физику изучают, только практикуя ее, и что лучше всего в физике преуспевают до тридцати лет, а в философии — после пятидесяти. . Я последовал его совету, изучил теоретическую физику и ни разу об этом не пожалел.»
Вайцзекер мне импонирует тем, что не только старается понять Платона (неявное всегда трудно поддается пониманию), но и не избегает сложных вопросов, таких как проблема здоровья и болезни – это некий «испытательный полигон» для философии, в подтверждении взглядов на мир.
.
Черновик работы (~ 90% смысла): https://disk.yandex.ru/i/ME-gwYraq6u0Fw
.
Соображения по теме:
Данная книга представляет собой сборник опубликованных и неопубликованных при жизни Вайцзекер его работ. Поэтому здесь нет «генеральной линии».
1. Как прирожденный методолог Вайцзекер пытается взглянуть на все с самой «высокой» точки зрения, отмечая, что на пути к пониманию природы первой нам встречается феноменология:
«Феноменология — это попытка осмыслить данность явлений. В этом смысле большинство моих рассуждений будет носить феноменологический характер. Проблемы феноменологии отличаются от проблем физики. В то время как физика борется в первую очередь со сложностью своих предметов, именно простота явлений представляет величайшую трудность для размышляющего над ними сознательного ума, поскольку размышление над данностями определенно не следует его естественному ходу мышления.»
Если феноменология входит в некое противоречие с изучением сложности физики, то автор усматривает в этом более фундаментальную двойственность исследовательского процесса как дедуктивного и индуктивного одновременно:
«Наша наука находится под сильным влиянием дедуктивных дисциплин математики. Здесь предполагается несколько утверждений, называемых аксиомами; все остальные утверждения должны следовать из них. Раньше аксиомы считались очевидными; в последнее время они часто рассматриваются как предварительные условия без каких-либо предположений об их истинности, что, следовательно, превращает всю систему в логическую конструкцию «если – то».
Очевидно, что физика так не устроена. Понятие индуктивной науки приближается к своей сути. Индивидуальные утверждения, сделанные на основе опыта, суть непосредственные данные, из которых путем систематического обобщения собираются несколько простых принципов. Готовая индуктивная структура может быть затем преобразована в дедуктивную форму в конце.»
Если смотреть на это с нашей точки зрения, то в этом плане мы встречаем диалектическое единство: индуктивное/дедуктивное ~ эмпирическое/теоретическое, в известном круговороте:
https://ru.wikipedia.org/wiki/Индуктивное_умозаключение
.
2. Вот эта онтологическая двойственность явного и неявного, которая задействована с самого начала античной философии задает тон всей философии Вайцзекера:
«Истинная связь между явлениями раскрывается лишь при проникновении за явления. Подразумевается иная содержательная структура физики. Какая структура является истинной? Мы не можем обойтись ни без того, ни с другого. Единственный путь к объектам ведет через явления; понимание явлений достижимо только с помощью объектов. Между обоими способами построения существует взаимная зависимость. Вдобавок две вершины — не самая определенная часть системы, а самая ненадежная ее часть; они подобны горным вершинам, вонзающимся в облака. Это ясно для субстантивной вершины. Оно лежит за пределами непосредственного чувственного восприятия.»
Однако, мы видим, что автор не прочувствовал субстанциальный мир Декарта и субстантивное он видит только в неявном:
«Любое явное познание предполагает обилие неявного познания.»
«Как бы ни выглядела окончательная структура физики, если она когда-нибудь придет к этому, она обязана своим формированием многократным прохождениям цикла взаимной зависимости между нашими феноменальными и субстанциональными понятиями. Выражаясь метафорически, двойная пирамида неоднократно встречается встык, как кольцо.»
Зато Вайцзекер отчетливо видит циклическое устройство мира в пределе: «как кольцо.»
3. Как исследователь, посвятивший порядка 10 лет изучению эйдосов, могу сказать определенно, что предикатное мышление (повествование от «общего к «деталям») и конструктивное мышление (доказательство единства конкретного/абстрактного ~1) сильно отличается. Дело в том, что предикатному мышлению все всегда ясно, ведь они видят «главное». Это главное может быть: «разум», «сознание», «сила», «энергия», «информация» – тут важно, что это предикат «покрывал» как можно больше объектов, которые имеют второстепенное значение.
При такой картине неопределенного (неявного, Небытия) нет! В то время как эйдетическое мышление видит эту неопределенность как главное конструктивное (кибернетическое) условие мира. То есть, если есть эйдос линейной геометрии:
точка – линия – уг|ол – плоская фигура – объемная фигура
то в правой части, где «многое» и «живет» эта неопределенность (как вероятность) без которой никакого творчества (и Творца) нет!
Кстати говоря, Вайцзекер дает красивое объяснение «преимуществу» предикатов. Он отмечает, что животные видят и знают объекты именно «в общем»:
«Поведение животных, напротив, представляет собой эволюционный уровень, на котором впервые появляется то, что мы могли бы назвать субъективной информацией: информационное содержание стимула для животного, которое мы, исследователи, можем интерпретировать как реакцию животного. Это первая предварительная стадия познания животных.
Простейшие поведенческие схемы можно охарактеризовать четырьмя чертами, которые я назову: общность, принцип да/нет, преобладание положительного, адаптация.»
«Общность: животное реагирует способом, который для нас концептуально описуем, на стимул, который для нас концептуально описывается. Он обычно реагирует на события такого типа. Куница, которая убивает всех кур в курятнике, несмотря на то, что может съесть только одну, отвечает — по старинке — на эйдос «порхающая курица», а не на «эту курицу». Именно этого и следует ожидать кибернетически. Чем проще компьютер, тем более типизированным и неиндивидуализированным должен быть стимул, чтобы он мог его разобрать.
Принцип «да/нет»: простейшие схемы реагирования делают то, что требуется, только тогда, когда в зависимости от стимула они либо включены, либо выключены, без сложных промежуточных стадий. У компьютера бивалентная логика.»
Смешно читать: эйдос «порхающая курица». Однако, далее автор сообщает нам, что чувственное видение свойственно животным. И только с эйдетическим видением появляется некий интеллект
Ничего «плохого» в предикатном мышление нет! Просто оно эволюционно первичное:
«Хотя чувственное восприятие также имеет предикативную природу и воспринимает структуры, которые могут проявляться в аргументации, оно не переживается как акт дискурсивного мышления, не входит в контекст рассуждений.»
Никогда нельзя забывать, что рассудочное появилось из экзистенциального.
«Мистический опыт культурно обусловлен в своем способе выражения, но в то же время в удивительной степени он одинаков во всех культурах. Его высшая концепция — это «становление одним», unio mystica. Стать одним может означать, что два сливаются в один. Это также можно понимать как «становление Единым» (в смысле: стать взрослым или красивым). В неоплатонической школе Единое мистического опыта отождествлялось с Единым Платона. В древних азиатских традициях медитативное обучение считается очевидной предпосылкой философского мышления, которое на своих более высоких уровнях интерпретирует более высокие уровни медитативного опыта.»
То есть ничего плохого ни в мистике, ни в предикатном мышлении, ни в фантазиях начинающих философов нет! Плохо если это «детство» онтогенеза в развитии, переходит во взрослом состоянии в инфантильность как интеллектуальную болезнь.
.
4. Этот разговор о предикатном (уверенном!) мышлении начат специально, поскольку без него не понять – откуда же у индивида появляется сомнение, которому Вайцзекер придавал такое большое значение:
«Мнение, которое я хотел бы подвергнуть сомнению, предполагает, что где-то в науке может существовать абсолютная, внутренне фиксированная уверенность. Абсолютную уверенность можно было бы также охарактеризовать словами: познание, не подлежащее сомнению. Таким образом, понятия познания и сомнения становятся предметом рассмотрения.»
Все дело в том, что эта пара является диалектической в своей основе, хотя и в сложной психологической «обертке». Без представлении о сознании здесь не обойтись. Но поскольку Вайцзекер нигде пытается не отрываться от технологий (онтологий), все находит свое объяснение. В частности, сознание выступает как некая рефлексирующая цикличность:
«Если я хочу эксплицитно распознать сознание, я должен совершить акт познания, который утверждает существование того, что было выражено в исходном утверждении: познанного знания. Я называю этот новый акт познания актом рефлексии. Благодаря этому сознание «загибается» на себя. Я называю этот новый акт познания рефлексивным познанием. Первоначальный акт я называю простым познанием. Часть знания или познания, ставшего рефлексивным познанием, короче: над которым я размышлял, я называю отраженным знанием или отраженным познанием. Если бы я понимал под «познанием» каждый раз новый процесс, то всякое познание снова всегда было бы простым. Но благодаря моему познанию, что оно «узнает» уже знакомый факт, оно может участвовать в отраженном знании.»
«Различение между телом высказывания и его смыслом есть акт рефлексии.»
Откуда же появляется сомнение?
«Я не знаю всего. Есть факты, которых я не знаю. Именно поэтому необходимы специальные акты познания. Я должен искать познания.
Этот поиск может потерпеть неудачу. Либо он может выйти из строя таким образом, что я знаю, что не нашел искомый элемент. Тогда я по крайней мере знаю один факт: что я не знаю.»
Вот, пожалуй, начало конструктивного (эйдетического) мышления, когда диалектическая пара: феноменальное/ноуменальное, проходит испытание на сингулярность истины (~1). За этим следует ряд оригинальных мыслей:
«Утверждение, утверждающее факт, достоверность которого вызывает сомнение, я называю сомнительным. На сомнительное высказывание могут быть направлены разные действия: сомнение, исследование, предположение, фикция и т. д. Сомнение прежде всего дает повод рассматривать факт, утверждаемый высказыванием, отдельно от направленной на него познавательной интенции, т. е. рассматривать высказывание как нечто, что может быть правильным или ложным. Логика основана на этой интерпретации утверждения. Логика есть учение о сомнительном. (Всеведущее существо не нуждается в логике.) Логика, как познание о познании, образовала свои понятия, как это соответствует ее природе, из отраженных познаний.»
«Как устраняются сомнения?
Кто-то может усомниться в том, что свинец тяжелее воды. Я беру кусок свинца и бросаю его в воду. Он тонет, поэтому свинец тяжелее воды. »
Это простая мысль, что теория должна соответствовать практике, поднимает на новый уровень сам термин: соответствие, которое дает нам истину. То есть это совсем не так, как «учат» нас некоторые философы, что она, философия, постигает истину. Нет! Истина предзадана эпистемически, в простейшем случае как онтологическое соответствие. В более сложных случаях как изоморфизм, гомология и т.п., где сущностью все равно остается соответствие.
5. Говоря о сомнении, о процессуальности получения знаний как «многое» из крупиц опытных фактов «одного», нельзя обойти тему веры, которую Вайцзекер обозначил отдельным пунктом. Почему это так важно? Да потому, что любое начало, любой факт в его интерпретации, начинается с веры! Особенно это актуально для российских философов, которые, в силу исторической привязки философии к религии, часто не разделяют онтологическое и теологическое. И начинается «борьба» с дуализмом в пользу религиозности. Часто приходится читать: «необходимо преодолеть дуализм». С таким же успехом можно «преодолевать» цифру два (2).
Вот почему-то восточная философия не «преодолевает» свой дуализм учения «Инь/Ян», придав ему общесистемный нумерологический статус. А следующий уровень обобщения так и обозначала как кибернетическое единство: «У-Син» – «теорию пяти элементов».
«Вера, как и познание, есть отношение к факту. Если познание — это обращение к факту как к данности, то вера — это обращение к факту независимо от того, дан ли он на самом деле. Тот факт, что для нас невозможны ни абсолютная уверенность, ни абсолютное сомнение, можно выразить и так: без веры нельзя познавать. Это может стать яснее, если мы будем различать неявную и явную веру, как мы это сделали с познанием.»
Вера наделяет нас уверенностью своих действий в будущем, только если при постоянно работающем «движке» рефлексии курсирующим по кругу эйдетической онтологической когнитивной размерности. примерно такого порядка:
явление – опыт – анализ – знание – синтез
Вайцзекер выразил подобную мысль так:
«Философия, претендующая на независимость от веры, на самом деле просто не сознает присущей ей веры.»
.
6. Интересный подход Вайцзекера к проблеме философского отрицания, а с ним и знаменитым законом отрицания. Вот что он пишет:
«Отрицание есть характеристика логики, необходимая для объяснительных целей, а не факт реальности. Платон ясно видел это в своем «Софисте».
Я предлагаю понимать повествовательное предложение принципиально в смысле прагматического определения истины. Декларативное утверждение верно именно тогда, когда определенный образ действий приведет к успеху. Именно тогда, когда идет дождь, нам нужен зонт. Именно в том случае, если все люди по своей природе желают знания, имеет смысл писать «Метафизику». Именно если 2 умножить на 2 равно 4, нужно приготовить четыре кровати, если в гости придут две пары. Конечно, эти примеры — простые стилизации, сравнимые с необучаемой примитивностью врожденных моделей поведения. Утверждение состоит только в том, что даже наши тонко проверяемые декларативные утверждения имеют содержание благодаря методам их проверки.»
То есть никакого отрицания в онтологическом плане не существует! Это изобретение индивидов с целью добиться эпистемической результативности, не более того. Как бы иронизируя над мистическими философами, Вайцзекер иронично повторяет чьё-то выражение:
«Мир полон не-слонов» (Боченски)
То, что мы не можем увидеть этих «не-слонов» – это проблемы любителей негоциаций!
.
7. Такого интеллектуально «взрыва», который пришелся примерно на середину 20-го века, пожалуй, уже не будет. Важнейшим условием такого взрыва, послужило понимание преимущества альтернативной логики перед однозначной (булевской), когда созревал «вычислительный бум» (Это хорошо видно на примере «машины Поста». Как мне представляется, лучше всего его отражает эйдетическая логика:
идентификация – эквивалентность – выбор – структуризация – композиция
Если совсем упростить эту мысль, то можно сказать так, что известное однозначное выражение (1) «если (условие), то (последствие)», заменилось на многозначное альтернативное (2): «если (условие), то (последствие 1), иначе (последствие 2).
Если в первом варианте условием был, как правило, факт. Например: если (дождь), то (лужи). То во втором варианте, условием стала эквивалентность как соответствие. То есть условие стало нести в себе истину (соответствие). А последствия – альтернативой исполнения этой истины. Например: если (погода = засуха), тогда (пшеница не уродится), иначе (пшеница уродится).
Все это очень точно подметил Вайцзекер:
«Если мы назовем мышление в контексте логики «интеллектом», а сознательную, принимающую решения активную мотивацию «волей», то соотношение того и другого следует: интеллект может мыслить то, что хочет воля, а воля может хотеть того, что может думать интеллект. Бивалентность, разделение реальности на альтернативы — это не свойство, которое мир показывает нам без нашей помощи; это способ, которым мы успешно постигаем реальность. Интеллект имеет форму силы. Но бивалентность логики действительна только для отраженных утверждений. Благодаря схватыванию сомнения (видя две возможности: сомнение-двойник) изолированное простое утверждение становится отраженным утверждением.»
Без наличия кибернетической неопределенности, никакой бы выбор не был возможен! Текст и контекст, говоря упрощенно, отделить было бы нельзя. А так, это логика выбора, (Вайцзекер называет это «темпоральной логикой») которую сейчас, согласно современной традиции, приписывают агентности, была бы не возможна.
Там же, где он пишет об альтернативности, он пытается дать понимание разуму:
«Восприятие целого, свободно распоряжающегося понятийным мышлением, я хотел бы назвать разумом. В этом отношении разум есть предпосылка деятельности интеллекта.»
К такому выводу пришел и я когда-то, пытаясь понять – что понимают под разумом мыслящие предикатно. Путем контент-анализа, пришла догадка, что под разумом понимается способности оператора выбора принимать верные решения. Т.е. в эйдетической терминологии это «место» выглядит так:
образ – понятие – разум – со-знание – деятельность (дух)
и оно гомологично и выбору и «силе». Мы знаем о влиянии на судьбы выбора в 17-м году, в 90-х годах…
.
8. Вайцзекер придает эйдосу такое значение, какое мне не приходилось встречать у других авторов (даже у А.Ф. Лосева):
«Задачу философии можно изобразить, немного стилизованно, в следующих шагах. Если индивидуальный случай и понятие различаются рефлектирующим восприятием, то в индивидуальном случае этого восприятия со-воспринимается различие между понятием индивидуального случая и понятием понятия. Эйдос есть описываемая из единичного случая закономерность, которую мы со-воспринимаем в понятии (concept – В.С.), — в возможности того способа поведения, который конституирует соответствующее понятие. Со-восприятие эйдоса в чувственном предмете есть явление эйдоса в том смысле, в каком греческая философия понимает понятие явления (φaινόμενον). Со-восприятие различия между эйдосом и чувственным объектом есть явление этого различия. Философия, начиная с Платона, была попыткой непосредственно воспринять это со-воспринимаемое различие. Это медитация на эту разницу. Следовательно, философия есть теория видимости: это видимость видимости. Здесь надо со-воспринимать то, что со-воспринимается в эйдосе, что воспринимается как эйдос и потому со-воспринимается: существенные элементы эйдоса. Таким образом, выраженное в платоновской традиции, трансцендентальное: Единое, благое, бытие и истина.»
То есть, отрыв от чувственного (животного) видения к некому концептуальному видению (умозрению) должно быть свойственно философии. В философии А.Ф. Лосева эйдос был сам по себе (типа некого бозона Хиггса, создающий инертную массу для других): «Эйдос есть смысл». У Вайцзекера это интеллектуальный процессуальный инструментарий, который и сейчас актуален:
«Представление о том, что логика не основывается на психологии мышления, со времен Фреге получило всеобщее признание. Логика устанавливает не принципы, согласно которым мы действительно мыслим, а принципы, согласно которым мы должны мыслить, если хотим мыслить правдиво. Логика имеет дело со структурами истины. В то время как экстенсиональная концепция свойств, казалось, предлагала объяснение теории идей посредством логики, этот антипсихологический поворот логики выглядит почти как объяснение логики посредством теории идей. «Структура» — это современный перевод слова «эйдос» или «Идея», а истина — это сущность Идеи; поэтому структура истины есть аспект Идеи Идеи, т. е. Единого.»
Эти мысли аналогичны мыслям А.Ф. Лосева.
.
9. Очень важна для меня глава, посвященная здоровью и болезни. У Вайцзекера она называется так: «Глава 6. Модели здоровья и болезни, добра и зла, правды и лжи». И начинается так:
«Это эссе является ядром наших размышлений о кибернетике».
При этом он эту тему обобщает до следующих уровней:
«Следующие размышления методологически рассматривают человека как живое существо, живое существо как управляющую систему с обратной связью, а эту систему как результат мутации и отбора. При этом они пытаются создать биологическую антропологию, кибернетическую биологию и дарвинистскую кибернетику. Отражения обозначаются как модели, поскольку они не могут претендовать на истину о человеке, о жизни и о происхождении систем управления.»
Вайцзекер справедливо отмечает, что здоровье оно неявное – когда оно есть, мы его не замечаем. А вот болезнь как раз наоборот, как только появилась, так становится объектом изучения со своей «нормой»:
«Если есть такая вещь, как норма болезни, то мы можем спросить, что общего у нее с нормой, по которой мы определили здоровье, и мы можем также спросить, чем они отличаются. Норма здоровья определяет рабочие характеристики системы управления в соответствии с заданной величиной, заданной требованием самосохранения. Болезнь проявляется главным образом как нарушение рабочих характеристик, как операционная дисфункция.»
А вот мысль достойная философа, поскольку тут именно системный подход в его многообразии представлений, в том числе и социальном:
«С кибернетической точки зрения мы можем ожидать именно такие паразитные системы управления как результат умеренного возмущения очень сложной системы управления. Всякая достаточно сложная система управления по-разному реагирует на неуклонно возрастающее принудительное отклонение ее фактического значения от заданного.»
Все дело в том (это объяснение есть у Натальи Бехтеревой – откуда возникает устойчивость заболевания), что любая организменная «часть», чтобы быть самодостаточной, воспринимает себя «целым», т.е. автономным. А потому, пытается самостоятельно поддерживать режим, вызванный отклонением от здоровья. С одной стороны, как я показал в своих статьях (Здоровье – уникальная характеристика организменности , Системное здоровье как идеал телеологии) – это создает переходной запас устойчивости от смерти, в возникшей полярности «недостаточные» – «избыточные». С другой стороны, «закрепляясь в организме как болезнь, они снижают адаптационные возможности будущего.
Что такое здоровье в эйдетическом, специфическом выражении, Вайцзекер нас не просвещает, поскольку идеи онтологической сингулярности в явном виде, в определении здоровья, я у него не обнаружил.
.
Заключение.
Две, самые интересные мысли Вайцзекера были оставлены к заключению.
1. Все что мы можем выразить, мы выражаем в языке. Языки могут быть самого различного представления. Но как отмечает Вайцзекер вслед за Тарским, истина может быть выражена здесь с помощью метаязыка:
«Решение проблемы Тарским, предназначенное для формализованных языков, заключается в понятии метаязыка . Для формализованного «объектного языка» истина может быть определена посредством метаязыка, способного сказать все, что может быть выражено на объектном языке. Для метаязыковых суждений истина либо не определяется вовсе, либо посредством более высокого мета-метаязыка. В этой процедуре последнее обращение к «естественному языку» остается неизбежным. Однако нас интересует значение истины в «естественном языке». Очевидно, что мы не можем выразить это значение с той точностью, которой требует от себя математическая логика. … Получили ли мы что-нибудь от новой формулировки: «Истина есть точное изложение положения дел посредством высказывания»?»
И Вайцзекер подводит нас к своему предположению о существовании самоподобия, «шаблоном» которого служит эйдос:
«Теория соответствия восходит к самой греческой доктрине эйдоса, на которую мы ссылались в нашем объяснении здоровья. По Аристотелю, речь (logos) истинна, если она соединяет то, что связано в вещах (pragmata), и разъединяет то, что в них раздельно. Речь декларирует переживания души (pathemata tes psyches). Душа узнает нечто, когда она содержит тот же эйдос, что и вещь. Это форма древнего учения о том, что подобное познается только через подобное.»
Вайцзекер еще раз делает упор на истину как соответствие (тождество Парменида: «быть и мыслить – одно и то же»). И его вывод имеет сакральный смысл для социума:
«Таким образом, мы говорим: «Правильность — это приспособление поведения к обстоятельствам». Правильное поведение в ранее определенном смысле — это здоровое поведение.»
.
2. Я начал читать Вайцзекера в погоне понять информацию. Но в этой книге информация задействована в разных местах (68 упоминаний). А по существу самое интересное содержится в главе о власти:
«11.2.4 Что такое власть?
Выше я предположил, что власть тождественна массе, энергии и информации, предположение, которое требует не только уточнения характерного рода proximum, но также и определения специфического дифференциации. Масса, энергия и информация являются величинами. Каждого из них в сопоставимых случаях больше или меньше. Но это гораздо менее очевидно применительно к власти, хотя можно быть более или менее могущественным. Удельная экономическая власть в известной мере измеряется количеством денег. Но в чем суть измеряемой здесь вещи?
В своем тексте «Материя-Энергия-Информация» я определяю массу как меру материи, энергию как меру движения, информацию как меру формы. Энергия и информация в такой же степени являются мерой потенциала, как и фактического движения и формы. Например, механический закон сохранения энергии применим только к совокупности потенциальной и кинетической энергии. Но как измерить движение и форму?»
Отметим, что ранее Вайцзекер упоминаем свойство информации накапливаться. Т.е. информация (и это очень важно) не представляет из себя инвариант! Говоря рабоче-крестьянским языком – укради, и никто и не заметит; обмани – никто и не узнает. Возможно по этой причине Вайцзекер уточняет:
«Признание параллели между информацией и властью проливает первый, смутный свет на причину, ведущую к возможности эгоцентричности власти, наблюдаемой политическим реализмом. Я уже говорил ранее, что информация — это только то, что производит информацию. В каком смысле употребляются эти слова, если формально переводить их в утверждение, что власть есть только то, что производит власть?»
А вот мысль, которая мне известна от Умберто Эко:
«Теперь я представил информацию в рамках точно такого же понимания, как и количество возможных альтернатив. Соответственно, я представил саму информацию как меру власти.»
То есть речь идет о логическом выборе. И далее:
«Таким образом, информация сама по себе есть человеческое: только для человека, мыслящего категориями силы, природа есть структура информации. Но энергия, мне кажется, это информация, а материя — это энергия. Таким образом, физика и биофизика сами по себе являются способами мышления о природе в категориях власти. Сама физически понятая природа есть человеческое. Это не новая мысль.»
И последние строки Вайцзекера, сказанные в деликатной манере:
«В ответ на вопрос, стремились ли эти мысли установить власть как фундаментальное биолого-антропологическое понятие, я бы сказал: «Не эмпирически, а в определенном смысле трансцендентно». «Не эмпирически» означает, что я не делаю этого. Необходимо предположить, что существует врожденный инстинкт власти, сравнимый с врожденным половым инстинктом. Но и я не должен оспаривать такое предположение. «В известном смысле трансцендентно» означает, что власть появляется как неизбежный результат совпадения любой конкурентной ситуации и интеллектуального понимания. Ввиду возможности разума и мира сила не обязательно является последним словом.
Это решать истории.»
То, что среди людей есть властолюбцы – это не секрет! Но остановить мысль можно только мыслью. Я к тому, что меритократия – насущная проблема нашего времени.